Два рукопожатия до Блока

– После серии книг о начальнике петербургской сыскной полиции Путилине вас стали называть родоначальником исторического детектива. Однако вы ушли от этого жанра…

– На самом деле жанр – это только упаковка. Хочешь донести до читателей какие-то мысли, ощущения – «упакуй» их талантливо, чтобы другим захотелось прочесть. Выдающийся писатель и мыслитель Станислав Лем как-то сказал, что немногие писатели согласились бы считать литературу чем-то вроде бутылочной почты, которую рассылают Робинзоны, живущие на необитаемых островах. И сам он «упаковывал» свои прекрасные мысли и талантливые идеи в жанр популярной в то время научной фантастики.

– Хотите сказать, что время исторического детектива ушло? А как же бешеная популярность акунинского Фандорина?

– Я читал только первые романы Акунина, и они меня увлекли. То, что он пишет сегодня, мне не интересно. Вообще, сейчас время произведений не чистого жанра – экшн, фэнтази. В них очень удобно ставить философские, политические вопросы на известном историческом материале, заглядывая в корни проблем. Задача воссоздания исторической реальности в современной литературе не стоит.

– Как кандидат исторических наук кого из пишущих на темы истории вы могли бы выделить?

– Признаюсь честно: заставить прочесть исторический роман меня можно только под дулом пистолета. Ведь подлинная история гораздо интересней! Исторические романы полезны в детстве, юности, они развивают, будят воображение. И именно тогда я прочел их неимоверное количество. А взрослый человек, читающий исторические романы, кажется мне инфантильным, в какой-то момент обязательно должен быть переход к подлинно исторической литературе – мемуарной, документальной.

– А для кого же вы тогда сами пишете?

– Знаете, хотя известность мне принесли историко-детективные романы «Костюм Арлекина», «Князь ветра», «Казароза», на самом деле я гораздо больше ценю другие свои произведения – исследование о бароне Унгерне фон Штернберге «Самодержец пустыни», монографию о дипломатическом церемониале России XV –XVII веков «Как в посольских обычаях ведется…». Давно хочу написать книгу о генерале Пепеляеве – это был странный человек с колоссальной энергией и невероятным жизненным путем.

– И читатели, и критики единодушны в том, что вам очень точно удается передать дух описываемой эпохи.

– Есть такой термин – эмпатия. Это когда ты не просто сочувствуешь кому-то, а как бы начинаешь жить его жизнью. Помню, когда простужался мой отец, у мамы тоже начинало болеть горло. Вот и тут то же самое – я не просто описываю жизнь своих героев, а проживаю ее вместе с ними и в их мире. Погружение в этот мир происходит по-разному: например, когда я писал о событиях XIX века, то буквально оброс выписками из архивных документов, различными заметками из газет того времени.

– А Монголия? Читая повесть «Песчаные всадники», кажется, что сам дышишь сухим воздухом степей…

– Так ведь я несколько лет прожил в Монголии, причем в ранней юности, когда один год идет за три. Это сейчас я могу прожить год, даже не заметив. А в детстве, вспомните, если пообещали купить велосипед через год – это значило никогда!

– Получается, когда вы писали роман «Казароза», чтобы погрузиться в мир эсперантистов, вам пришлось выучить эсперанто?

– Эсперанто я не владею, врать не буду. Но на их съездах бывал, много общался. Понимаете, в данном случае я рассматривал эсперанто как модель идеологии. Было интересно проследить, как в обществе происходит раскол, появляются отдельные «секты». Кстати, в Абакане на встрече с читателями ко мне подошли две женщины-эсперантистки и сказали, что очень на меня обижены за то, что в романе я так «припечатал» их светлую юность.

– Слышала, певица Казароза – реальный персонаж и, вроде бы, даже ваша родственница?

– Это моя двоюродная бабушка. Она была женой известного художника Яковлева. В начале прошлого века он эмигрировал во Францию, создал фирменный знак компании «Ситроен». Все картины он оставил своей жене, а она передала в Русский музей. Казароза, которую, кстати, звали не Зинаида, как в книге, а Бэлла, была в свое время очень известна. В романе я несколько изменил ее судьбу, за что чувствую вину. Казароза танцевала на столах в кабаре, исполняла песни на стихи Михаила Кузмина, который и придумал ей звучный псевдоним. Ей посвящали стихи Блок, Мандельштам, она играла у Мейерхольда, дружила с Бенуа. К сожалению, она рано потеряла голос, и дальше судьба ее складывалась трудно. В 36 лет Казароза покончила с собой, по одним сведениям во Франции, по другим – в Берлине.

– Есть выражение «три рукопожатия до Пушкина». А вас, через бабушку, от Блока и Бенуа отделяют всего два рукопожатия. Не хотелось бы хоть на краткий миг очутиться в том мире?

– А вы бы хотели пообщаться лично с Пушкиным? Я – нет. Я вообще не хочу общаться ни с кем из знаменитостей, ведь у всех нас помимо творчества есть человеческая сущность. А человек – существо не Бог весть какое замечательное. Иногда просто поражает противоречие между обыденностью какого-то человека и его великими делами. Поэтому и погружение в прошлое для меня может быть только эмоциональным.

– Считается, что история развивается по спирали. Вы как историк видите параллели?

– Если бы вы знали, сколько раз мне задавали этот вопрос! И ни разу я не смог даже для себя на него ответить. Я думаю, прошлое не потому может многое сказать о настоящем, что оно на него похоже, а потому, что в прошлом заметнее вечное. Писателю очень важно это углядеть. И потом, ведь человек меняется. Я в Монголии не был 20 лет и, приехав, изумился огромному количеству высоких, стройных, потрясающе красивых монголок. Где кривые ноги? Где приземистые фигурки? Наверное, и внутри нас происходят такие же невероятные изменения.

– У вас не бывало так: начинаешь вплотную заниматься какой-то темой, и вдруг на тебя таинственным образом из самых неожиданных мест валится нужная информация?

– Знаю-знаю! У меня так было, когда писал про Унгерна. По-научному это называется доминанта Ухтомского: когда погружаешься в мир персонажа, из всей информации, которая попадает в руки, мозг выделяет ту, что относится именно к твоему предмету.

– Вот так прозаично? А где же мистика?

– Согласен, иногда в этом действительно видится что-то мистическое, но я реалист и верю в нее от силы на три процента. Хотя, если погружаться в мир персонажа слишком уж глубоко, пожалуй, можно и свихнуться!